В Якутии было найдено мясо мамонта, пролежавшее в вечной мерзлоте 13 тысяч лет и сохранившее дыхание жизни.
Мясо дали попробовать собакам. Те ели с удовольствием. С подаренной мне шерстью этого мамонта я вернулся в Москву, где в июле проходила встреча с зарубежными писателями.
Я пытался соединить в поэме мелодику якутского и русского эпоса. Духи Олох - жизнь по-якутски, и "Олуу" - смерть - были крестными поэмы. Они трубили свое "олохолуу" - над ее рифмами.

ПРОЛОГ

1

Псы ХХ века рвут мамонтово мясо.
Его извлекли из мрака нефтяники, роя трассу.
Свидетельствуют собаки, что мясо живое. Ясно?

В том мясе, розово-матовом, таилась некая странность,
едва его нож отхватывал, оно на глазах срасталось.
Чем больше рвали от мамонта - тем больше его оставалось.

Да здравствует вечное мясо, которое жрут собаки!
Тринадцатитысячелетняя кровь брызжет на бензобаки.
Но, несмотря на тварищ, жизнь полнится от прироста -
чем больше от нее отрываешь, тем более остается...

Посапывал мамонтенок, от времени невредимый...
Оттаивал, точно тоник, на рыжих шерстинках иней.
Водители пятитонок его окрестили Димой.

2

Зачем разбудили Диму?
На что ты обиделся , Дима?
Зачем, аксельрат родимый,
растоптал ты Заготпушнину
и взялся за Дом колхозника?
Он ответил: "Ищу охотника,
что мне порвал сочленение
в третье тысячелетие".

Зачем ты бушуешь, Дима?
Громишь галереи картинные
усопших основоположников
и здравствующих кусошников?

Он ответил: "Ищу Художника,
что дал мне в скале бессмертие
в третье тысячелетие".

3
Мамонт пролетел над Петрозаводском,
трубя о своем сиротстве.
Чем больше от сердца отрываешь,
тем больше на сердце остается.

1. ПРОХОРОВ

Завбазой Димитрий Прохоров
тоже мясца попробовал.
"Я мамонт, - вопит, - я мамонт!"
Жена его не понимает:
"Мундук ты, муж, а не мамонт,
все не просыхаешь, Прохоров.
Принес бы вечного мяса,
мы б стали ударной базой,
родне бы послали окорок,
на рынок возили б - плохо ли?
Где порох мужской твой, Прохоров?
Месяц меня не касается".
Но Прохоров не внимает.
Из хобота в душевой обливается.

"Я мамонт, - вопит, - товарищи,
в семье и на производстве.
Чем больше от себя отрываешь,
тем больше на сердце остается".
И в глазах у него истома.
Так Прохоров ушел из дома.

2.

Мамонт пролетел над Воронежем,
как будто память злосчастная,
чем ее больше гонишь,
тем больше она возвращается.

Мамонт пролетел над Аризоной,
трубя по усопшим предкам -
его принимали резонно
за неопознанные объекты.

3. НА БАЗАРЕ

Трубач Арлекин Тарелкин,
аллергик,
труба мирового класса,
не взял на базаре мяса.
(7 р. показалось ему странным.)
Оскорбился трубач ресторанный,
покрутил ключом от "мерседеса",
и задумал трубач паскуду:
"Мои легкие - безразмерны.
Я вдую в себя атмосферу,
а выдувать не буду".

После первой затяжки
он ростом стал со слоненка,
после второй затяжки
глаза вылетели, как шампанское,
после третьей затяжки
на рынке дефицит кислорода.
А трубач взлетал над народом,
раздувался все больше, больше,
подымался все выше, выше,
и все меньше в глазах становился.

Ключик с небес свалился.

4.

Или это лже-Дима?

5.

Мамонт пролетел над Россией,
не слоник из мармелада -
помните, беда разразилась,
когда вскрыли гроб Тамерлана?
Не трогайте мир мемориальный.

6. КАССИРША

Кассирша авиакассы
тоже вкусила мяса.
Кавалеров не забывает,
а любовь в ней всё прибывает.
Какая она красивая!
Пышнее киноактрисы.
Ей тесно в тужурке синей,
с косой золотой австрийской!
Диспетчерша острит, точит лясы:
"Проверяйтесь, не отходя от кассы".
Но на сердце у девушки - проголодь...
Не вычерпать ее чашкой чайною,
не вычерпать ложкой столовою,
автопомпой не откачаете...

Пролетал ее шурин, Прохоров,
пролетал Тарелкин, мужчина,
Омских хор пролетал на Вену.
Сына ей надо, сына...

Мамонт мой, маленький комарик,
царевич - неубиенный!

7.

Мамонт пролетел над Коломенским,
загнувши салазки бивней -
чем больше друзей хоронишь,
тем память их неизбывней.

8. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Прямо с аэродрома,
шерстью мамонтовой бахвалясь,
накрутив, как кольцо, на палец,
я явился в дом литераторов.
Там, в сиянии вентиляторов
заседало большое Лобби:
Ваксенов, Прохоров, Олби,
Макгибин с мелкокалиберкой
и отсутствующий Лоуэлл,
бостонец высоколобый,
что некогда был Калигулой.

Я им закричал: "Коллеги!
Охотники и художники!
Отныне мы все заложники
бессмертно вечного мяса.
Мы живы и не во мраке,
пока нас грызут собаки!"

Лоуэлл не засмеялся.

Лишь колечко растер перстами,
будто пробовал лист лавровый...

Ты умрешь через месяц, Лоуэлл,
возвращаясь в такси оплошном
от семьи своей временной - к прошлой,
из одной эпохи в другую!
Закрутились нули таксиста
где-то в области метафизики,
мимо Рима, Москвы, Мемфиса,
мамонт белый и мамонт сизый,
пронеслась - и на том спасибо -
жизнь, золотая тайна.
милостыня мирозданья.

9.

Мамонт пролетел над Волгоградом,
мамонт пролетел над Ворошиловградом,
мамонт пролетел над Царьградом,
мамонт пролетел над становьем Кы,
с хвостиком, как запятая Истории,
за которым последует столько.

За 13 тыщ лет до Маркеса,
за 11 до христианства
и в печенку вечного мяса
вгрызаясь, висли собаки.
Мамонты разлетались, однако.

10. ВЕРНИСАЖ

На выставку художника Прохорова
народ валит, как на похороны.
"Не давите!" - кричат помятые,
оператор кричит: "Снимаю!",
кто умен, кричит: "Непонятно!",
а дурак кричит: "Понимаю!"

Были: коллекционер Гостаки,
Арлекин Тарелкин с супругой,
блондиночкою упругой,
композитор Башляк с собакой, -
толкались, как на вокзале.

Прохоров пришел в противогазе.
"Протестует, - восхищаются зрители, -
против духоты в вытрезвителе".

Вы помните живопись Прохорова?
Главное в ней - биокраски.
Они расползаются, как рана,
потом на глазах срастаются.
Наивный шпиц композитора
аж впился в центр композиции.

Похоров простил болонку:
"Я мыслю тысячелеткой.
Мне плевать на понимание потомков,
я хочу понимания предков,
чтоб меня постиг, понимающ,
дарующий смысл воспроизводства:
чем больше от себя отнимаешь,
тем более остается".

Тут случилось невероятное.
Гостаки роздал свою коллекцию,
Тарелкин супругу отдал товарищу,
Башляк свою мелодию
подарил Бенджамину Бриттену.
Но странно - чем больше освобождались,
богатства их разрастались:
коллекция прибывала,
супруга на глазах размножалась,
мелодии шли навалом.
Но тут труба заиграла.

Заиграла, горя от сполохов,
золотая труба Тарелкина.
Взяв "Охотничье allegro",
"Нет! - сказал ревнивый Тарелкин. -
Я тебя вызываю, Прохоров!
Мы таим в своем сердце время,
как в сокровищнице Шираза.
Мы - сужающиеся Вселенные,
У тебя ж она - расширяется.
Ты уводишь общество к пропасти,
ты нас всех растворишь друг в друге.
Я тебя вызываю, Прохоров,
за поруганную супругу!"

Начал дуть трубадур трактирный,
начал нагнетать атмосферу,
посрывало со стен картины,
унесло их в иные сферы.

"Подражатель Тулуз-Лотрекин,
отучу тебя от автографов".

"Да!" - сказал ревнивый Тарелкин.
"Нет", - лениво ответил Прохоров
и ударил Тарелкина по уху.

Бой Охотника и Художника
перед бабой и небесами!
Визг собак, ножей и подножек
У обоих разряд по самбе.

Чем окончится поединок?

Но этаж обвалился с грохотом,
и с небес какой-то скотина
проорал:
"Побратим мой, Прохоров,
я - Дима!"

Больше не видели побратимов.

11. ГОЛОС

Раздайте себя немедля,
даруя или простивши,
единственный рубль имея,
отдайте другому тыщу!

Вовеки не загнивает
вода в дающих колодцах.
Чем больше от сердца отрываешь,
тем больше в нем остается.

Так мать - хоть своих орава, -
чужое берет сиротство,
чем больше от сердца отрываешь,
тем больше в нем остается.

Люблю перестук товарный
российского разноверстья -
сколько от себя оторвали,
сколько еще остается!

Какое самозабвенье
в воздухе над покосами,
как будто сердцебиение,
особенно - над погостами.

Под крышей, как над стремниной,
живешь ты бедней стрижихи,
но сердце твое стремительное
других утешает в жизни...

Пекущийся о народе,
раздай бриллиант редчайший,
и станешь моложе вроде,
и сразу вдруг полегчает.

Бессмертие, милый Фауст,
простое до идиотства, -
чем больше от сердца отрываешь,
тем больше жить остаешься.

Раб РОСТА или Есенин
не стали самоубийцами,
их щедрость - как воскресение,
звенит над себялюбивцами.

Нищему нет пожарищ.
Беда и победа - сестры.
Чем больше от сердца отрываешь,
тем больше ему достается.

ЗПИЛОГ

Почему онемела комиссия,
вскрыв мамонтово захоронение?
Там в мерзлоте коричневой
севернее Тюмени
спят Прохоров и Тарелкин,
друг друга обняв, как грелки.
Мамонты-бедолаги,
веры последней дети...

Попробуйте их, собаки
новых тысячелетий.

1977