АНДРЕЙ ВОЗНЕСЕНСКИЙ

МЕМОРИАЛ МИКЕЛАНДЖЕЛО

МОЙ МИКЕЛАНДЖЕЛО

Мое отношение к творцу Сикстинской капеллы
отнюдь не было платоническим.
В рисовальном зале Архитектурного института
мне досталась голова Давида. Это самая трудная
из моделей. Глаз и грифель следовали за ее
непостижимыми линиями. Было невероятно
трудно перевести на язык графики, перевести
в плоскость двухмерного листа, приколотого к
подрамнику, трехмерную - а вернее,
четырехмерную форму образца!
Линии ускользали, как намыленные. Моя досада
и ненависть к гипсу равнялись, наверное, лишь
ненависти к нему Браманте или Леонардо.
Но чем непостижимей была тайна мастерства,
тем сильнее ощущалось ее притяжение,
магнетизм силового поля.
С тех пор началось. Я на недели уткнулся в
архивные фолианты Вазари, я копировал
рисунки, где взгляд и линия мастера, как штопор,
ввинчиваются в глубь бурлящих торсов
натурщиков. Во сне надо мною дымился
вспоротый мощный кишечник Сикстинского
потолка.
Сладостная агония над надгробием Медичи
подымалась, прихлопнутая, как пружиной
крысоловки, волютообразной пружиною
фронтона.

***

Эту "Ночь" я взгромоздил на фронтон моего
курсового проекта музыкального павильона.
То была странная и наивная пора нашей
архитектуры. Флорентийский Ренессанс был
нашей Меккой. Классические колонны,
кариатиды на зависть коллажам сюрреалистов
слагались в причудливые комбинации наших
проектов. Мой автозавод был вариацией на тему
палаццо Питти. Компрессорный цех имел
завершение капеллы Пацци.
Не обходилось без курьезов. Все знают дом
Жолтовского с изящной лукавой башенкой
напротив серого высотного Голиафа. Но не все
замечают его карниз. Говорили, что старый
маэстро на одном и том же эскизе набросал
сразу два варианта карниза: один - каменный,
другой-той же высоты, но с сильными
деревянными консолями. Конечно, оба карниза
были процитированы из ренессансных палаццо.
Верные ученики восхищенно перенесли оба
карниза на Смоленское здание. Так, согласно
легенде, на Садовом кольце появился дом
с двумя карнизами.
Вечера мы проводили в библиотеке, калькируя
с флорентийских фолиантов. У моего товарища Н.
было 2000 скалькированных деталей, и он не
был в этом чемпионом.
Когда я попал во Флоренцию, я, как родных,
узнавал перерисованные мною тысячи раз
палаццо. Я мог с закрытыми глазами находить
их на улицах и узнавать милые рустованные
чудища моей юности. Следы наводнения только
подчеркивали это ощущение.
Наташа Головина, лучший живописец нашего
курса, как величайшую ценность подарила мне
фоторепродукцию фрагмента "Ночи". Она до
сих пор висит под стеклом в бывшем моем
углу в родительской квартире.
И вот сейчас мое юношеское увлечение догнало
меня, воротилось, превратись в строки
переводимых мною стихов.

***

Вероятно, инстинкт пластики связан со
стихотворным.
Известно грациозное перо Пушкина, рисунки
Маяковского, Волошина, Жана Кокто. Недавно
нашумела выставка живописи Анри Мишо.
И наоборот - один известнейший наш скульптор
наговорил мне на магнитофон цикл своих стихов.
Прекрасны стихи Пикассо и Микеланджело.
Последний наизусть знал "Божественную
Комедию". Данте был его духовным крестным.
У Мандельштама в "Разговоре о Данте" мы
читаем: "Я сравниваю, значит, я живу"- мог бы
сказать Данте. Он был Декартом метафоры, ибо
для нашего сознания - а где взять другое? -
только через метафору раскрывается материя,
ибо нет бытия вне сравнения, ибо само бытия
есть сравнение".

***

Но метафора Данте говорила не только с богом.
В век лукавый и опасный она таила в себе
политический заряд, тайный смысл. Она
драпировала строку, как удар кинжала из-под
плаща. 6 января 1537 года был заколот
флорентийский тиран Алессандро Медичи.
Беглец из Флоренции, наш скульптор по заказу
республиканцев вырубает бюст Брута -
кинжального тираноубийцы. Скульптор в споре
с Донато Джонатти говорит о Бруте и его
местоположении в иерархии дантовского ада.
Блеснул кинжал в знаменитом антипапском
сонете.
Так, строка "Сухое дерево не плодоносит"
нацелена в папу Юлия II, чьим фамильным
гербом был мраморный дуб. Интонационным
вздохом "господи" ("синьор" по-итальянски)
автор отводит прямые указания на адресат.
Лукавая злободневность, достойная Данте.
Данте провел двадцать лет в изгнании,
в 1302 году заочно приговорен к сожжению.
Были ли черные гвельфы, его мучители,
исторически правы? Даже не в атом дело. Мы их
помним лишь потому, что они имели отношение
к Данте. Повредили ли Данте преследования?
И это неизвестно. Может быть, тогда не было бы
"Божественной комедии".
Обращение к Данте традиционно у итальянцев.
Но Микеланджело в своих сонетах о Данте
подставлял свою судьбу, свою тоску по родине,
свое самоизгнание из родной Флоренции.
Он ненавидел папу, негодовал и боялся его,
прикованный к папским гробницам,-.
кандальный Микеланджело.

***

Менялась эпоха, республиканские идеалы
Микеланджело были обречены ходом
исторических событий. Но оказалось, что
исторически обречены были события.
А Микеланджело остался.
В нем, корчась, рождалось барокко. В нем
умирал Ренессанс. Мы чувствуем томительные
извивы маньеризма - в предсмертной его
"Пьете Рондонини", похожей на стебли
болотных лилий, предсмертное цветение
красоты.
А вот описание магического Исполина:

Ему не нужен поводырь.
Из пятки, желтой, как желток,
напившись гневом, как волдырь,
горел единственный зрачок!

Далее следуют отпрыски этого Циклопа:

Их члены на манер плюща
нас обвивают трепеща...

Вот вам ростки сюрреализма. Сальватор Дали
мог позавидовать этой хищной, фантастичной
точности!
Не только Петрарка, не только неоплатонизм
были поводырями Микеланджело в поэзии.
Мощный дух Савонаролы, проповедника,
которого он слушал в дни молодости,-
ключ к его сонетам: таков его разговор с богом.
Безнравственные люди поучали его
нравственности.
Их коробило, когда мастер пририсовывал Адаму
пуп, явно нелогичный для первого человека,
слепленного из глины. Недруг его
Пьетро Аретино доносил на его "лютеранство"
и "низкую связь" с Томмазо Кавальери.
Говорили, что он убил натурщика, чтобы
наблюдать агонию, предшествовавшую смерти
Христа.
Как это похоже на слух, согласно которому
Державин повесил пугачевца, чтобы наблюдать
предсмертные корчи. Как Пушкин ужаснулся
этому слуху!
Не случайно в "Страшном суде" святой
Варфоломей держит в руках содранную кожу,
которая - автопортрет Микеланджело. Святой
Варфоломей подозрительно похож на
влиятельного Аретино.

***

Галантный Микеланджело любовных сонетов,
куртизирующий болонскую прелестницу. Но под
рукой скульптора постпетрарковские штампы
типа "Я врезал Твой лик в мое сердце"
становятся материальными, он говорит о своей
практике живописца и скульптора. Я пытался
подчеркнуть именно "художническое"
видение поэта.
Маниакальный фанатик резца 78-го сонета
(в нашем цикле названного "Творчество").
В том же 1550 году в такт его сердечной мышце
стучали молотки создателей
Василия Блаженного.

***

Меланжевый Микеланджело.
Примелькавшийся Микеланджело
целлофанированных открыток, общего вкуса,
отполированный взглядами, скоростным
конвейером туристов, лаковые "сикстинки",
шары для кроватей, брелоки для ключей -
никелированный Микеланджело.

***

Смеркающийся Микеланджело -
ужаснувшийся встречей со смертью,
в раскаянии и тоске провывший свой
знаменитый сонет: "Кончину чую..."
"Увы! Увы! Я предан незаметно
промчавшимися днями.
Увы! Увы! Оглядываюсь назад и не нахожу дня,
который бы принадлежал мне! Обманчивые
надежды и тщеславные желания мешали мне
узреть истину, теперь я понял это... Сколько
было слез, муки, сколько вздохов любви, ибо
ни одна человеческая страсть не осталась мне
чуждой.
Увы! Увы! Я бреду, сам не зная куда, и мне
страшно…" (Из письма Микеланджело.)
Когда не спасала скульптура и живопись, мастер
обращался к поэзии.
На русском стихи его известны в достоверных
переводах А. Эфроса, тончайшего эрудита
и ценителя Ренессанса. Эта задача достойно им
завершена.
Мое переложение имело иное направление.
Повторяю, я пытался найти черты стихотворного
тропа, общие с микеланджеловской пластикой.
В текстах порой открывались цитаты из
"Страшного суда" и незавершенных "Гигантов".
Дух создателя был един и в пластике, и в
слове - чувствовалось физическое
сопротивление материала, савонароловский
своенравный напор и счет к мирозданию.
Хотелось хоть в какой-то мере воссоздать
не букву, а направление силового потока, поле
духовной энергии мастера.

***

Идею перевести микеланджеловские сонеты
мне подал в прошлом голу покойный
Дмитрий Дмитриевич Шостакович Великий.
композитор только что написал тогда музыку
к эфросовским текстам, но они его не во всем
удовлетворяли. Работа увлекла меня, но
к готовой музыке новые стихи, конечно,
не могли подойти.
После опубликования их итальянское
телевидение предложило мне рассказать
о русском Микеланджело и почитать стихи на
фоне "Скрюченного мальчика" из Эрмитажа.
"Скрюченный мальчик" - единственный
подлинник Микеланджело в России,- маленький
демон смерти, неоконченная фигурка для
капеллы Медичи.
Мысленный каркас его действительно похож
в профиль на гнутую напряженную
металлическую скрепку, где силы Смерти и
Жизни томительно стремятся и разогнуться
и сжаться.

***

Через три месяца в Риме
Ренато Гуттузо, сам схожий с изображениями
сивилл, показывал мне в мастерской своей
серию работ, посвященных Микеланджело.
Это были якобы копии микеланджеловских
вещей - и "Сикстины" и "Паолино" - вариации
на темы мастера. ХУI век пересказан
веком ХХ-м, переписан сегодняшним
почерком. Этот же метод я пытался применить
в переводах.
Я пользовался первым научным изданием
1863 года с комментариями профессора
Чезаре Гуасти и сердечно благодарен
Г. Брейтбурду за его любезную помощь.
Тот же Мандельштам говорил, что в итальянских
стихах рифмуется все со всем. Переводить их
адски сложно. Например, мадригал,
организованный рефреном:
О Diо, о Diо, о Diо!
Первое попавшееся: "О боже, о боже,
о боже!" - явно не годится из-за
сентиментальной интонации русского текста.
При восторженном настрое подлинника
могло бы лечь:
О диво, о диво, о диво!
Заманчиво было, опираясь на католический
культ Мадонны, перевести:
О Дева, о Дева, о Дева!
Увы, это не подходило. В строфах идет
ощущаемое почти физическое преодоление
материала, ритм с одышкой. Поэтому следует
поставить тяжеловесное слово "Создатель,
Создатель, Создатель!" с опорно направляющей
согласной "д". Ведь идет обращение Мастера к
Мастеру, счет претензий их внутрицехового
порядка.

***
Кроме сонетов с их нотой гефсиманской скорби
и ясности, песен последних лет, где мастер
молитвенно раскаивается в богоборческих
грехах Ренессанса, в цикл входят эпитафии
на смерть пятнадцатилетнего Чеккино Браччи,
а также фрагмент 1546 года, написанный не без
влияния иронической музы популярного тогда
Франческо Верни. Нарочитая грубость,
саркастическая бравада и черный юмор
автора, вульгарности, частично смягченные
в русском изложении, прикрывают, как это
часто бывает, ранимость мастера, нешуточный
ужас его перед смертью.
Впрочем, было ли это для Микеланджело
"вульгарным"? Едва ли!
Для него, анатома и художника, понятие мышц,
мочевого пузыря с камнями и т. д., как и для
хирурга,- категории не эстетические или
этические, а материя, где все чисто.
"Цветы земли не знают грязи".
Точно так же для архитектора понятие
санузла - обычный вопрос строительной
практики, как расчет марша лестниц и
освещения. Он не имеет ничего общего
с мещанской благопристойностью умолчания
об этих вопросах.
Наш автор был ультрасовременен в лексике,
поэтому я ввел некоторые термины из нашего
обихода. Кроме того, в этом отрывке я отступил
от русской традиция переводить итальянские
женские рифмы мужскими. Хотелось услышать,
как звучало все это для уха современника.
Понятно, не все в моем переложении является
буквальным слепком. Но вспомним Пастернака,
лучшего нашего мастера перевода:

Поэзия, не поступайся ширью,
храни живую точность, точность тайн,
не занимайся точками в пунктире
и зерен в мере хлеба не считай!

Сам Микеланджело явил нам пример перевода
одного вида искусства в другой.

Скрижальная строка Микеланджело.

ИСТИНА

Я удивляюсь, Господи, Тебе,
Поистине - "кто может, тот не хочет".
Тебе милы, кто добродетель корчит.
А я не умещаюсь в их толпе.
Я твой слуга. Ты свет в моей судьбе.
Так связан с солнцем на рассвете кочет.
Дурак над моим подвигом хохочет.
И небеса оставили в беде.
За истину борюсь я без забрала,
Деяний я хочу, а не словес.
Тебе ж милее льстец или доносчик.
Как небо на дела мои плевало,
Так я плюю на милости небес.
Сухое дерево не плодоносит.

ЛЮБОВЬ

Любовь моя, как я тебя люблю!
Особенно когда тебя рисую.
Но вдруг в тебе я полюбил другую?
Вдруг я придумал красоту твою?
Но почему ж к друзьям тебя ревную?
И к мрамору ревную и к углю?
Вдвойне люблю - когда тебя леплю,
Втройне - когда я точно зарифмую.
Я истинную вижу красоту
Я вижу то, что существует в жизни,
чего не замечает большинство.
Я целюсь, как охотник на лету.
Ухвачено художнической призмой,
божественнее станет божество!

УТРО

Уста твои встречаются с цветами,
когда ты их вплетаешь в волоса.
Ты их ласкаешь, стебли вороша.
Как я ревную к вашему свиданью!
И грудь твоя, затянутая тканью,
волнуется, свята и хороша.
И кисея коснется щек, шурша.
Как я ревную к каждому касанью!
Напоминая чувственные сны,
сжимает стан твой лента поясная
и обладает талией твоей.
Нежней объятий в жизни я не знаю...
Но руки мои в тыщу раз нежней!

ГНЕВ

Здесь с копьями кресты святые сходны,
кровь Господа здесь продают в разлив,
благие чаши в шлемы превратив,
Кончается терпение Господне.
Когда б на землю Он сошел сегодня,
его бы окровавили, схватив,
содрали б кожу с плеч его святых
и продали бы в первой подворотне.
Мне не нужны подачки лицемера,
творцу преуспевать не надлежит.
У новой эры - новые химеры.
За будущее чувствую я стыд:
иная, может быть, святая вера
опять всего святого нас лишит!

Конец.

Ваш Микельанджело в Туретчине.

К ДАНТЕ

Единственный живой средь неживых.
свидетелем он Рая стал и Ада.
Обитель справедливую Расплаты
он, как анатом, все круги постиг.
Он видел Бога. Звездопадный стих
над родиной моей рыдал набатно.
Певцу нужны небесные награды,
ему не надо почестей людских.
(Я говорю о Данте. Это он
не понят был. Я говорю о Данте.)
Он флорентийской банде был смешон.
Непониманье гения - закон.
О, дайте мне его прозренье, дайте!
И я готов, как он, быть осужден.

ЕЩЕ О ДАНТЕ

Звезде его все словеса - как дым.
Похвал, достойных Данте, так немного.
Мы не примкнем к хвалебному потоку.
Хулителей его мы пригвоздим!
Прошел он двери Ада, невредим,
пред Данте открывались двери Бога.
Но люди, рассуждавшие убого,
Дверь родины захлопнули пред ним.
О родина, была ты близорука,
когда казнила лучших сыновей,
себе готовя худшую из казней.
Всегда ужасна с родиной разлука.
Но не было изгнания подлей,
как песнопевца не было прекрасней!

ТВОРЧЕСТВО

Когда я созидаю на века,
подняв рукой камнедробильный молот,
то молот об одном лишь счастье молит,
чтобы моя не дрогнула рука.
Так молот Господа наверняка
мир создавал при взмахе гневных молний.
В гармонию им хаос перемолот.
Он праотец земного молотка.
Чем выше поднят молот в небеса,
тем глубже он врубается в земное,
становится скульптурой и дворцом.
Мы в творчестве выходим из себя.
И это называется душою.
Я - молот, направляемый творцом.

ДЖОВАННИ СТРОЦЦИ
НА "НОЧЬ" БУОНАРРОТО

Фигуру "Ночь" в мемориале сна
из камня высек Ангел, или Анжело.
Она жива, верней - уснула заживо.
Окликни - и пробудится Она.

ОТВЕТ БУОНАРОТТО

Блаженство - спать, не ведать злобы дня,
не ведать свары вашей и постыдства,
в неведении каменном забыться….
Прохожий! Тсс… Не пробуждай меня.

ЭПИТАФИИ

I

Я счастлив, что я умер молодым.
Земные муки - хуже, чем могила.
Навеки смерть меня освободила
и сделалась бессмертием моим.

II

Я умер, подчинившись естеству.
Но тыщи дум в моей душе вмещались.
Одна на них погасла - что за малость?!
Я в тысячах оставшихся живу.

МАДРИГАЛ

Я пуст, я стандартен. Себя я утратил.
Создатель, Создатель, Создатель,
Ты дух мой похитил,
Пустынна обитель.
Стучу по груди пустотелой, как дятел:
Создатель, Создатель, Создатель!
Как на сердце пусто
От страсти бесстыжей,
Я вижу Искусством,
А сердцам не вижу.
Где я обнаружу
Пропавшую душу?
Наверно, вся выкипела наружу.

ФРАГМЕНТ АВТОПОРТРЕТА

Я нищая падаль. Я пища для морга.
Мне душно, как джину в бутылке прогорклой,
как в тьме позвоночника костному мозгу!

В каморке моей, как в гробнице промозглой,
Арахна свивает свою паутину.
Моя дольче вита пропахла помойкой.

Я слышу - об стену журчит мочевина.
Угрюмый гигант из священного шланга
мой дом подмывает. Он пьян, очевидно.

Полно на дворе человечьего шлака.
Дерьмо каменеет, как главы соборные.
Избыток дерьма в этом мире, однако.

Я вам не общественная уборная!
Горд вашим доверьем. Но я же не урна…
Судьба моя скромная и убогая.

Теперь опишу мою внешность с натуры:
Ужасен мой лик, бороденка - как щетка.
Зубарики пляшут, как клавиатура.

К тому же я глохну. А в глотке щекотно!
Паук заселил мое левое ухо,
а в правом сверчок верещит, как трещотка.

Мой голос жужжит, как под склянкою муха.
Из нижнего горла, архангельски гулкая,
не вырвется фуга плененного духа.

Где синие очи? Повыцвели буркалы.
Но если серьезно - я рад, что горюю,
я рад, что одет, как воронее пугало.

Большая беда вытесняет меньшую.
Чем горше, тем слаще становится участь.
Сейчас оплеуха милей поцелуя.

Дешев парадокс, но я радуюсь, мучась.
Верней, нахожу наслажденье в печали.
В отчаянной доле есть ряд преимуществ.

Пусть пуст кошелек мой. Какие детали!
Зато в мочевом пузыре, как монеты
три камня торжественно забренчали.

Мои мадригалы, мои триолеты
послужат оберткою в бакалее
и станут бумагою туалетной.

Зачем ты, художник, парил в эмпиреях,
к иным поколеньям взвивал свой треножник?!
Все прах и тщета. В нищете околею.
Таков твой итог, досточтимый художник.

СМЕРТЬ

Кончину чую. Но не знаю часа.
Плоть ищет утешенья в кутеже.
Жизнь плоти опостылела душе.
Душа зовет отчаянную чашу!
Мир заблудился в непролазной чаще
средь ядовитых гадов и ужей.
Как черви, лезут сплетни из ушей.
И истина сегодня - гость редчайший.
Устал я ждать. Я верить устаю.
Когда ж взойдет, Господь, что Ты посеял?
Нас в срамоте застанет смерти час.
Нам не постигнуть истину Твою.
Нам даже в смерти не найти спасенья.
И отвернутся ангелы от нас.

1975

Прислала Ирина Новожилова