«Известия» № 32, 25,.2. 05. ЧТЕНИЕ
http://izvestiya.ru/data/pdf/moscow/25-02-2005/45-izv.pdf
Читателям «Известий» предоставляется эксклюзивная возможность первыми
прочесть не публиковавшиеся ранее стихи поэта Андрея Вознесенского. Сам поэт
рассказывал, как в четырнадцать лет он послал свои стихи Борису Пастернаку и
получил от него приглашение в гости. И это событие определило его дальнейшую
судьбу. Сейчас Андрей Вознесенский—вице-президент Русского ПЕН-клуба, академик
и почетный член десяти академий мира, в их числе Российская академия образования,
Американская академия литературы и искусства, Баварская академия искусств,
Парижская академия
братьев Гонкур, Европейская академия поэзии и другие... Эти стихи вошли в 7-й
том его собрания
сочинений, который выйдет в издательстве «Вагриус» в марте.
Инакомыслие кокаина.
Ты простила. У ангелов стресс.
Мне прощаться с Тобой наивно.
До Тебя лишь один присест.
Не сетую
Рыбу третьей
свежести едим из Сетуни.
Поэты третьей свежести набрались
сил.
Не бывает
Отечества третьей степени.
Медведь вам на ухо наступил.
Мое Отечество
— вне всякой степени,
как Бога
данность —
к нему, точно
к песне, всегда не спетой,
испытываю благодарность.
Франсуаза
Вертолетной охоты загадка—
тень, скакнувшая по холмам.
Как глазастый детеныш сайгака,
умерла Франсуаза Саган.
Нынче кажется несуразно —
когда мне, учащая пульс,
Ты представилась: «Франсуаза»,
как сказала бы: «Здравствуй, грусть».
Стала горьким слоганом фраза.
Мне хотелось всего и сразу.
Я обидел Тебя, Франсуаза.
С длинноногой ушел, как хам.
Мы с Тобой—скандальные профи,
персонажи для PAL/SECAM.
Виноватую чашечку кофе
не допью с Франсуазой Саган.
Кеды белые, как картофель
Изолгавшихся
телереклам.
Кто
вмонтирован в современность —
Магомет или Иисус?
Нашей дезе: «Да здравствует ненависть!» —
отвечаешь Ты: «Здравствуй, грусть».
Нашим дням Ты сказала бы — полный,
не
Великий пост, а постец.
Сайгачонку сломали крестец.
Абажур протрезвевший вспомнит
Твою фразу: «Bonjour, tristesse».
Я теперь
брожу по Парижу.
Грусть нелепа, как омнибус.
Все прекрасно и не паршиво.
Наспех с кем-нибудь обнимусь.
Вдруг Ты выглянешь, сайгачонок,
и в
глазах Твоих огорченных—
Bonjour, грусть...
Там Гольбейн пьет с Куртом Кобейном...
Тома Круза ждет в гости Пруст.
Все обиды
теперь—до фени...
Точно кайф мечты наизусть,
мне над чашечками кофейными
повторяешь Ты: «Здравствуй, грусть».
Инакомыслие кокаина.
Ты простила. У ангелов стресс.
Мне прощаться с Тобой наивно.
До Тебя
лишь один присест.
Груз души, что в Тебе повинна,
тяготит. Абажур нетрезв.
Прощай,
грусть. Твой «bonjour,
tristesse!»
Как Ты там? С кем шнуруешь кеды?
Я от ужаса отшучусь:
«Сайгачонок, бонжур, покедова!»
Прощай,
грусть.
Пусть другие ваши рейтинги
обсуждают широко.
В самом
страшном из столетий
нам с Тобою
— хорошо.
Хорошо, что
нашей паре
По х.. все,
ангел мой.
Хорошо, что
мы совпали
не с эпохой, а с Тобой.
Ю.Д.
Юрий Владимирович Давыдов.
Смущал он, получив «Триумф»,
блатною шапочкой ликвидов
наполеоновский треух.
Бывалый зэк, свистя Вертинского,
знал, что прогресс реакционен,
за пазухою с четвертинкою
Был празднично эрекционен.
На сердце ссадины найдут его.
Стыдил он критика надутого:
мол, «муж большого прилежания
и ма-алого дарования».
Бледнели Брежневы и Сусловы,
когда, загадочней хасидов,
за правду сексуальным сусликом
под свист выскакивал Давыдов.
Не залезал он в телеящики.
Мне нашу жизнь собой являл.
И клинышек его тельняшки
звенел, как клавиша цимбал.
Вне своры был, с билетом волчьим
он верил в жизни торжество.
Жизнь поступила с ним, как сволочь,
когда покинула его.
Носорог
Мы познали лишь предбанник.
Краток срок.
Поглядите на рубанок—
это ж носорог!
Красноглазы, косороты,
в стружках, точно паровоз,
носороги, носороги
мчат шипами красных роз.
Носороги на дороге
точно памятник эпох.
Носороги на сороке
вроде блох.
Под броней орденоносной
шелк застенчивых кишок.
Стружкой пенятся доносы.
Напряженный, как курок,
в бой, как Навуходоносор,
он бежит, сороконог.
В животе у носорога
наш волшебный носорог! —
Меж твоих дремот и пуков
в носорожьем животе
по фамилии Сонвруков
пребываем в тесноте.
Почему оптимистична
его кожа под паршой?
Рог торчит, как палец, тычась
«на большой»?
Почему же среди монстров
настороженный рывок?
Пастернака звали сестры:
«носорог».
Мы живем, забыв о Боге.
Быт в квартире все тесней.
Люди — это носороги.
Нет
людей.
Памяти Алексея Хвостенко
Пострупы звезд
Отрубился Хвост.
Прохвосты пишут про Хвоста.
Ворчит святая простота
из-под хвоста.
Звезда чиста.
Прошу Христа
понять Хвоста...
Бомж музыки, над площадью Восста
ты, вроде пешеходного моста,
пылишь над нами, в дырках как бигудь...
Забудь.
Прости короткой жизни муть.
Мети бородкой Млечный Путь.
* * *
Безветренна наша площадь.
Зачем же перед
Кремлем
подставили
маршалу лошадь,
виляющую
хвостом?
Но ветер,
крутя, как штопор,
в невидимый ток
облек ту Тоцкую, адскую топку...
(Учения. Код
«снежок».)
Овца
тепловыми столбиками
кружилась.
Спаси нас, Бог!
Водитель
запомнил только:
«Как по спине
утюжок»...
Все глуше
народный ропот.
А маршалу за
спиной
все чудится медный штопор
завинченною виной.
*
* *
В стране идет
болтанка. Не спеши.
Есть тайная
ботаника души,
когда
слетает семя на поля
и гибнет,
биополе опыля.
Ему, зерну
прозренья, все равно:
Кто — гений
перед ним или говно.
Что вам
людей признанье и суды?
Есть тайная
бионика судьбы.
Есть сила
ботаническая. Власть.
Как силлаботоническая страсть,
пронзающая
потроха.
Есть тайная
ботаника стиха.
Живу у всей
планеты на виду,
Но тайно в ботаническом саду,
где единением души и брюха
рождается
явленье Биодуха.
ХОР: Опять безыдейные
* * *
Я думал, Ты — звездная женщина,
без минусов и теней —
не просто постельная сменщица
простыней.
Я думал, Ты—моя фабула.
Но с ужасом узнавал,
что девка с чулочной фабрики,
выходит, Твой идеал.
Глаза подымаю. Я понял.
Звезда бежит на порог.
И след продолжается по небу,
как спущенной строчкой чулок.
К рекордам идут калеки.
Снимают с гвоздя Христа.
Бежит по Твоей коленке
спускающаяся
звезда.